Сначала остановились часы в отеле. Прошел день. Часы стояли, и я решила, что и хорошо. Потом замедлили ход часы у меня в мобильном и показывали на несколько часов раньше, чем предположительное время в городе, в окрестности которого стали прибывать гаучо, а с часами стало твориться уже невемо что. И с городом. То за угол повернет какой-то гражданин с грудой кульков в грубой оберточной бумаге, то присядет за столик кафе пара — он, аккуратно положив рядом фетровую шляпу, она, расправив многослойные юбки. Поначалу их было немного, ну, в среду пара влюбленных, в четверг господин у барной стойки, пожилая дама в центральном сквере, потеряного вида зеленщица, мальчик с серсо, в пятницу, по-моему, их начали видеть другие приезжие. В субботу я успокоилась. Все хорошо, подумала я, просто это такой город, все нормально. в соседнем ресторане танцевали бабушки, по городу скакали лошади. Воскресным утром остановились часы на на городской церкви.

Город Куэнка играет в своё прошлое, с размахом празднуя католические праздники: здесь сохранилась традиция детских конных парадов, «Мессы Детей» и праздника Прибытия Царей, заведённая испанцами. Под Рождество и 6 января через весь город едут девочки на конях. Девочки, разряженные в амазонки, девочки, с пышными юбками по крупам коней, девочки, держащие спинки прямо, а лица строго. Впереди — самая красивая девочка, изображающая Вифлеемскую звезду, за ней — «цари-волхвы», потом мальчики: их индейские лица фантастически серьёзны. А вот дальше кто во что горазд, замыкают шествие ослики, мулы и кони, украшенные лучшим из того, чем богата семья. Если семья торгует газировкой и пивом, ослик выступит весь в гирляндах из бутылок. Если растят куёв, то в шапочке с перевязанным лентами жареным куем, в жареные зубы которому индейцы воткнут десятидолларовую бумажку. Вместо золотой монеты. На удачу.

В Буэнос-Айресе есть несколько таких специальных мест, которые были там всегда, даже если год открытия не совпадает с основанием БсАс. Минус это заведение — минус город. «36 бильярдов» — это часть простецкого района Конгресса, где мы однажды снимали квартиру, на краю махрового итальянского квартала. В нашем доме была семейная фабрика пасты, в соседнем тоже катали пласты теста, лепили равиоли и капилетти, раскладывали по коробкам и присыпали мукой. Местные жители разыгрывали предо мной каждый божий день свою жизнь: вот дядички выволокли на улицу стол, стулья, сели пить вино, зовут друга, друг приносит стакан и еще бутылку, вот не шибко юная итальянка показывает пальчиком с алым маникюром девочке-продавщице, какой слой укладывать в ее лазанью, которую они сочиняют послойно уже полчаса. А вот подруга моя, с кием в чехле топает в самую старую бильярдную города.

Недавно туда всё же протянули электричество, но им пользуются пока очень деликатно, все привыкли жить при свечах и на генераторах. в деревне маяк и хиппи. туристы – в сезон, и в основном хиппиобразная же университетская поросль из Аргентины и Бразилии, но туда едет и чистенькая публика, хотя тоже из числа интеллектуально-артистической элиты — едут "окунуться в простоту места". птицы, лодки, песок и камни, как по всему нашему побережью. песка, правда, слишком много: там самая широкая полоса дюн в Уругвае, и постоянной дороги через них нет, проехать можно на прущих прямо по песку старых грузовиках, переделанных в автобусы, в Эквадоре такие назвают "чивами", а тут никак не называют, "коллективо" как "коллективо", то есть, "маршрутка"

У подножия вулкана Имбабура, рядом с известным городом Отавало, в котором самый большой в Латинской Америке индейский рынок, есть деревня Илуман. “Гринго" она не так интересна, зато местные жители очень хорошо знают Илуман и ещё две деревни рядом, входящие в Треугольник Ведьм. Именно сюда едут со всех концов Эквадора индейцы-кечуа лечиться у "ячак". 
Yachac по сути ближе всего к русским знахарям. Или шаманам. Таких шаманов в деревне Илуман — под три сотни, а всего там живёт почти 5000 человек. Говорят, шаманов больше, но они не вступили ассоциацию или их по тем или иным причинам отчислили (например, за то, что ячак навредил кому-то и стал таким образом "черным" шаманом). И официальные, и не вполне, все они практиковали тут раньше и лечат прямо сейчас. То есть, в этой деревне в каждой семье по шаману, а то и по два!

Уже на второй день там отказывает привычный механизм распознавания "свой-чужой", который одинаков, что у людей, что у гусениц, что у птиц. И настолько же нормален в повседневной жизни, как воздух, которым дышим без хирургических респираторов, какими для нас являются искусство или мораль. Чужих не бывает. Чужие не прутся за нереальные километры, через индейские резервации, в щелочную пустыню, где днём плюс сорок, а ночью ноль, где в пыльные бури поверх настоящих уже хирургических респираторов надо наматывать многослойные тряпки, куда воду везти с собой, еду с собой, генераторы с собой, всё для жизни с собой, где, вообще-то нет другой жизни, кроме той, которую ты сам для себя привозишь с собой. И вот она-то вдруг и оказывается – общей – жизнь. Чужие не поднимают за неделю город и не сжигают всё к чертям в последнюю ночь. Сорок тысяч своих. Все братья-сёстры. Burning Man.